Дополнения к "Парнасику дыбом" (написанные коллегами по "Самиздату", а также полученные по почте, списанные из собственной гостевой книги и, наконец, просто найденные в сети)

Сева на древо за вишней полез,
Сторож Матвей вынимает обрез.
Выстрел! Раздался пронзительный крик...
"Сорок второй!" - ухмыльнулся старик.

Страницы - 1 2 3 4

Гнев, о богиня, воспой ты!
Матвея - Федосова сына.
Встав спозаранку, в саду
Недочел он трех вишен.
Вздрогнули тверди земные,
И небеса раскололись от гнева.
Камень пращи настиг вора,
Презренного Зевсом
И Афродитою пенорожденной
С прекрасною Герой.
Тело предали земле
И душу Аиду.
В царстве теней
Не вкусить ему сочную вишню... 

Ловкий Всеволод, отпрыск Дедала, живущего в Спарте, 
Полночью темной в рощу у храма богини Гекаты один устремился. 
Вишен спелых отведать решил, отрок, так неразумно богиню презревший, 
Но замечен он был зорким оком служителя мудрой Гекаты, старым Матфеем. 
Пращу недрогнувшей дланью зарядил седовласый охранник, 
Меткость недаром всегда была его отличительным свойством - 
Не вернуться под возлюбленный кров неразумному Всеволоду, 
Быть убитым камнем шальным предрекли ему мойры.

Боги могучие, пир меж собою опять затевая,
Взгляд от садов отвели, где румянилась алая вишня,
Сочные ягоды были подобны ланитам красавиц,
Тех, чья любовь озаряет пути храбрых воинов Эллады.

Десять десятков и дней, и ночей те плоды вызревали,
Десять десятков и жен, и мужей их надежно хранили.
Вот, словно туча, явился в тот сад злоумышленный Сева,
Подлый Васид (сын Василия то бишь у греков).

Взлез он на древо. Подобно ахейцу у стен Илиона,
Рвётся, безумный, далёкого плода изведать алкает.
Он устремляется к вишням манящим, всё выше и выше,
Дабы похитить у честных мужей и у жен их богатство.

Скоро его мудроглавый Матвей издали заприметил,
Пепельнокудрый, могучий садовый хранитель.
Злая судьбина в тот час увлекала Васида к пределу.
Грянул обрез, и над садом разнёсся ужасный

Вопль убиенного Севы, упавшего с дерева о земь.
Раненный в чрево, хватал он ладонями землю,
Ведая: час для него на земле наступает предельный.
Рядом Матвей, улыбавшийся победоносно,

Молвил: "Знай, злонамеренный отпрыск Васильева рода,
Словно шакал, ты покроешь позором отцовы седины,
Сорок второго отца, за сезон урожая".
Рек, и оставил под древом безмолвно лежащего Севу.

Мальчик на вишню залез, и довольный кустод улыбнулся:
Мальчику вишня мила, мальчиков любит кустод.

Раскорячу я тебя и отмужичу,
Юный вор, на вишню посягнувший!
Ты ли первый, у поэта спросишь,
Так отвечу: и не сорок первый!

Кто был заносчив и легкой возжаждал добычи,
Ныне, вполне бездыхан, тихо под вишней лежит.
Точен был выстрел сурового стража Матвея - 
Жертвой уж сорок второй сделался юный Север.
Дедушка с львиной душой! хоть твой гнев и оправдан - 
"Лишку ни в чем", - так говорил митиленский мудрец.

- Лучший из стражей, Матвей, скажи, от скольких мальчишек
Багряноплодное древо ты спас за долгие годы?
- Если возьмешь ты четыре седьмых от всех этих воров,
К ним же - шестую одну да третью без трех, то узнаешь,
Коим по счету сегодня стал юный Север-вишнелюбец.

Жадность до вишен и больше ничто – погибель для Севы.

Летним вечером возвращаюсь 
К своей старой сторожке в саду.

С глаз моих утомленных
Еще не смахнул я слезы,

Еще не смахнул я пыли
С калитки моей сторожки.

Единственную тропинку
Давно загадили козы,

От них прохожие волки,
Оставили рожки да ножки.

Ягоды опадают,
Листва шуршит под ногою,

И облака застыли
Все в неприличных позах.

Больно крапива жжется
Порослью молодою,

Тузик пристал к ежихе
Под вековой березой.

Хочет порвать, как грелку,
Громко рычит и лает,

Машет хвостом-метлою
Пыльной, пепельно-рыжей.

Вдруг, до травы пригнувшись,
Гляжу - малыш пробегает

И лезет, подлец, на вишню
Все выше, и выше, и выше!

На урожайной ветке
Чинно расселся птицей

И ну загребать руками,
Чтоб его черти съели!

Тихо беру берданку,
И Тузик не шевелится,

Чует утроба песья -
Нынче пойдет веселье!

Надо бы жить иначе,
Может быть мудрым стану,

И не сойдет в могилу
Тело мое вовеки?

Выстрел! В траву направлю
Молча свою бердану,

И на прикладе ставлю
Сорок вторую метку.

Пошёл наш Севка летнею порою
На дело. Только было всё напрасно.
И кровь его течёт в саду струёю,
И лужица под вишней стала красной.

И тихо-мирно ползают букашки,
И тишина стоит в саду вишнёвом.
Лишь тело Севки всё лежит на травке
И ждёт, когда прибудет участковый.

А дед Матвей ушёл уже в сторожку,
Бесстыжи очи спиртом заливая,
Сидит и чистит он свою винтовку
И лагерные песни распевает.

А у несчастных жителей селенья
Опять по коже бегают мурашки.
Они желают все без исключенья,
Чтоб деда Мотю вдарила кондрашка. 

Уже не услышит стона глупца
Мудрый самурай, только ветер...
Обнимет сакуры ветви.

О вишневый сад!
Падают мальчишки в ряд, 
Слышно: сорок два...

Сорваны Севой плоды
Матвеевой сакуры нежной.
В летнюю ночь
Пуля войдет между глаз
К правому ближе... Попал!

Зрелые вишни сорвёт
Ветер осенний скоро.
Пуля летит наискось
Между глазами дитя
Разрывает... Ужасная скорбь!

ГАЗЕЛЬ

Зачем так сочен вишни цвет, и вкус так долог на губах?
И пламенеющим огнем зачем меня съедает страх?

Я долго укрощал свой грех, но страсть сильнее, чем вина,
Воспламененный красотой сижу я, спрятавшись в кустах.

Призыв плодов неукротим, к рубинам тянется ладонь,
Но сторож бдит, и я томлюсь - лишь с терпеливыми Аллах!

Увы, любовь не утолить, лишь созерцая идеал -
К сокровищ древу я бегу, пусть знаю - зря, что впопыхах.

Здесь мудрый скажет: "Ты не прав!", и я, увы, совсем не мудр
Но раз влечет любовный пыл - советчик кто в таких делах?

От неба землю отделил Аллах, от знати - бедняков,
Но кто вкусил плоды мечты - богаче тот, чем падишах!

Уж если кара наглеца настигнет в сладостный момент -
Приму достойно свой конец, из праха встал - рассыплюсь в прах,

И одного просить готов у стража грозного Хафиз:
"Пускай и после смерти я вновь буду вишни рвать в садах!"

В давние времена некий человек, именем Мотоюки, вишни искусно посадив, тем дом свой украсил. 
О том прознав, многие кавалеры из столицы на деревья те приходили любоваться. 
Один из тех кавалеров, в восхищении ветку сломив, так сложил:

      У огня не растает
      Этот снег, 
      что на ветках весенних...
      Сторонись его, северный ветер...

Мотоюки же, видя то, в гнев пришел, и, из лука кавалера убив, сказал:

      Мимолетней, чем снег...

Так сложил он.

ИЗ КНИГИ "ВЕРТОГРАД МНОГОЦВЕТНЫЙ"
 
Егда отрок Севастий на древо возлазит 
Кое на версе земленном произрасташе
Рече: "Уне есть мне вишни ясти
Неже старец Матвей со дружиною снядят"
Елма старец возносяху пищаль преогромну
Рече бо: "Сорок отроцех ныне во ин мир проведоша
Егда двое внезапного житиа раззорения си стяжаше
Яко же глаголет Леонид: "Отроци, елицы смотряете вишни,
Вскую убо свое безчастие ни можете предъуведети".

Князь великий Всеволод! Доколе
Муки нам великие терпеть?
Не тебе ль на суздальском престоле
О родимой вишне порадеть?

Захватили сад наш половчане,
Вишен нет для русских уж людей.
В нём засел за крепкими дверями
Басурманский хан Кончак-Матвей.
Кабы ты привёл на помощь войско

Наш вишнёвый сад освободить,
На Руси веселья было б столько –
Каждый мог бы самогон вишнёвый пить! 
Вскую убо свое безчастие ни можете предъуведети".

Баллада "МАТТИАС И СИВАРД"
 
Маттиас бонд и Сивард король 
Затеяли спор крутой 
Из-за багряных вишен, 
Славных своей красотой. 

Вам это древо не по зубам. 

Жил Сивард король на острове Глен, 
С ним братья, числом восемнадцать, 
У каждого брата свой личный драккар, 
И все их в округе боятся. 

У Сиварда пятнадцать сестёр, 
У каждой сыновья. 
Они на всех наводят страх, 
И нету от них житья. 

Вот едет Сивард во Фредерлунд, 
Закутанный в куний мех. 
С ним и родня, числом сорок два, 
И жадны лапы у всех. 

А Маттиас бонд возводил забор, 
Волю дав старанью, 
Чтоб тот, кто вишен вздумал поесть, 
Умерил бы пыл желанья. 

Как только увидел вишни король - 
Последний ум потерял: 
Завыл, как берсерк, стал кусать свой щит, 
Пока его весь не сожрал. 

"Как допущу, чтобы дерзкий бонд 
Ел эти вишни один?! 
Сегодня же ночью войду к нему в сад, 
Или я не конунга сын!" 

Эйрик епископ ему сказал: 
"Хоть кража богу претит, 
Но жадность в зародыше пресечь 
Вам долг священный велит". 

Пять рогов пива король осушил 
И на исходе дня 
Забрался к Маттиасу в сад, 
А с ним и вся родня. 

И на высокую вишню король 
Полез что было сил, 
Как рыжая белка, что резво снуёт 
По ясеню Иггдрасиль. 

Но чуток был Маттиаса сон, 
И, шум заслышав вдруг, 
Снял он с резного столба тугой, 
В Гардарики сделанный лук. 

И крикнул Маттиас королю, 
Что чавкал с высоты: 
"Ни асов, ни троллей я не видал, 
Чтоб жрали так, как ты!" 

Сорок одну стрелу в темноту 
Послала его рука, 
И рухнул с древа трусливый король 
На острие клинка. 

А Маттиас в дом вошёл и сказал: 
"Рука моя тверда: 
Сивард с роднёй под вишней лежат, 
Числом их сорок два". 

Вам это древо не по зубам.

По доблести мой плачет стих,
По чести, что Севастий осквернил,
Когда, жестокий, ветви обломил
И ягод взор напрасно алчет с них.
Отныне эн Севастий будет тих –
Я сорок рифм в него, как сорок стрел вонзил.
Будь имени его мой стих в укор
И две стрелы меж нас окончат спор.

РУБАЙАТ
 
Жил в старом колхозе Матвей-аксакал.
Сосед его, Сева, вдруг вишен взалкал,
На дерево влез и на небо умчался,
Матвей был шайтан и неплохо стрелял.

В Багдаде жил старый рубака Матвей.
Наливку он делал из вишни своей.
И многие вишен его домогались... 
И Сева... Но сказ мой печален, ей-ей.

Как много отцов желторотых юнцов
За вишней в мой сад засылали гонцов!
Я сорок второго погреб под забором.
Ну сколько же можно, в конце-то концов?!

Сева раз шел по дороге посреди садов зеленых.
Разыскать хотел он вишню там, в садах на горных склонах:
Так соскучился по вишне, что душа излилась в стонах,
Потому он там скитался средь деревьев густокронных.

Он залез на вишню споро и взглянул перед собой:
Обомлел он от восторга - столько вишни даровой.
Но раздался звук неясный: в руку ранен он стрелой.
То Матвей его поранил: Севы кровь текла струей.

Твоя душа - вишнёвый сад, где сторож строгий
Прислушивается к шуршанию шагов,
Где мягко лунный свет с ветвей, листвы, стволов
Стекая, мутной растекается дорогой.

Там, крадучись, во тьме блуждает тень моя,
Скользя вдоль троп своей неслышною стопою;
Но тропы в том саду проторены не мною:
Да, в этот сад, увы, попал не первым я.

И, вишен в вышине уже впивая сладость,
На тяжкий груз ветвей однажды посягну - 
Но сторож-холодность объявит мне войну.
У ног его навек моя затихнет младость.

И ты, с улыбкою произнеся слова,
Что погребут во тьме влюблённые надежды,
Рукой недрогнувшей поправивши одежды,
В carnet de bal напишешь цифры: cорок два.

БАЛЛАДА О ВОРАХ И СТОРОЖАХ ПРОШЕДШИХ ДНЕЙ

Где прежних славных татей прыть,
Чью ловкость предки нам воспели?
Искусным вором стыдно слыть,
Достойней умереть в постели,
У тех же, что дерзнуть посмели -
Лишь неуклюжести в избытке,
И на успех в простейшем деле
Им нужно сорок две попытки.

Каким же лохом надо быть -
На древо взлезши еле-еле,
Паденьем сторожа будить,
Ну, как дитя из колыбели!
О, воры прошлого б сумели
Скользнуть как тень, неслышны, гибки...
На то, чтоб им добраться к цели
Не нужно сорок две попытки.

И страж, что должен сад хранить -
Едва жива душонка в теле!
Он вора еле смог ссадить,
И оба от трудов взопрели.
На прежних сторожей б смотрели:
Им выстрелом покрыть убытки -
Средь бела ль дня, иль в дождь, во тьме ли -
Не нужно сорок две попытки. 

Сеньор! Века уж пролетели 
Как стражи, воры ль были прытки.
Чтоб нынешних в балладе пели -
Им нужно сорок две попытки. 

ЧЕТВЕРОСТИШИЕ, СЛОЖЕННОЕ ДЕДОМ МАТВЕЕМ,
КОГДА ОН БЫЛ ПРИГОВОРЁН К ПОВЕШЕНИЮ ЗА 
СОРОК ВТОРОЕ УБИЙСТВО, КОНКРЕТНО:
МАЛЬЧИКА СЕВЫ, ВОРОВАВШЕГО ЯГОДЫ В САДУ...

Он крал малину, виноград...
Но Смерть ждала злодея:
Забрался раз в вишнёвый сад -
Пополни счёт Матвея!!!!!!

СОНЕТ ХС (в переводе С.Я. Маршака)

Уж если в сад за вишней - так теперь,
Теперь, через отверстие в заборе.
Теперь, пока утихла псина-зверь,
И старый дед уснёт, надеюсь, вскоре!

И чтобы воду в ступе не толочь,
К деревьям прошмыгну, что у ограды.
Пусть лунная не завершится ночь
Напрасным утром - утром без награды.

Спи, дед Матвей. Пускай твой грозный лик
Не высветит луна в пустой аллее.
Пусть не услышу я в последний миг
Угрозы, от которых онемею,

Что нет невзгод, а есть одна беда -
Старик Матвей прицелится когда.

Не держим мы в руке своей
Ни прошлых, ни грядущих дней, -
Земное счастье так неверно!
И прахом стал внезапно тот,
Кто вишню щедро сыпал в рот
Кто возлюбил ее безмерно.

Родные Севы - в плач и стон,
Спешат к нему со всех сторон,
Матвей же предан весь веселью!
Обрез навел на всех, сказал:
"Я эту вишню охранял!
Мне ствол ее служил постелью".

А за порогом вечной тьмы 
Питий и яств не просим мы,
Забудет Сева погреб винный,
О дереве, где мы любя
Растили вишню для себя,
Не вспомнит ни на миг единый.

ЮНОСТИ ЧЕСТНОЕ ЗЕРЦАЛО (дополнения 1719 г., не вошедшие в первое издание)

Сева на вишне сидит средь ветвей.
Под вишней пасется стадо свиней.
Хрюкая, твари подгрызли весь ствол.
Так грянулся Сева, - грохот пошёл.
Ветер поднялся, свиньи ушли.
Сева с вишней остался в пыли.
Матвей пришёл тут суровый и злой.
Выстрел. Вновь тихо Матвей шел домой. 

Вы помните ли сад,
Что влажным, поздним летом
Стоял зеленый?
Помните ли вы -
В саду том вишни
Сочным, спелым цветом
Склоняли ветви до земли.
Алели ягоды, и сок,
Просачиваясь через кожу,
Подобно старому вину
Благоухал до невозможно.
Лениво, не спеша,
Соседский парень Сева
На ветвь запретную полез.
Ведь он желал,
Его взывало чрево
Отведать вишен, наконец.
Из-за куста седой Матвей, 
Садовый сторож, 
Глядел на Севу сквозь прицел
И выжидал момент,
Когда неосторожно 
Тот явится среди ветвей.
И он свершит!
Курок отпустит плавно 
И дырку в черепе пробьет.
И совершит обряд:
В который раз исправно
Добычу в список занесет.
И Вас, красавица,
Постигнет та же участь.
Воруй Вы вишни или нет -
Вы кончите во мгле.
Пусть совесть вас не мучит.
Так все кончают на земле.
Скажите же, зачем 
Оплакивать нам Севу,
Гниющего в сырой земле,
На скорбный пир червей
Под вишней погребённым
На двухметровой глубине?

Вишневый сад, вишневый сад!
То было много лет назад.
И дед Матвей тот сад хранил
По мере стариковских сил.
Проказник Сева в сад залез, 
Но дед Матвей достал обрез!

Совсем не злобный изверг он,
И солью зарядил патрон!
Нажал курок, и в тот же миг
Услышал он истошный крик!
Вишневый сад, вишневый сад!
В нем вишни спелые висят.

Как много озорных ребят
До сей поры в реке сидят!
Когда рассеял ветер дым, 
То Сева стал сорок вторым.
Вишневый сад, вишневый сад!
В нем вишни целые висят.

Сакура в цвету...
Те, кто дождались плодов,
Успели истлеть?

Коня парнасска не седлая
Матфей жил жизнию простой
В собрания не выезжая
В садах он отдыхал душой

Курил табак и кофий праздно
В Вселенну устремляя взгляд
Но как-то юный безобразник
Тайком пробрался в его сад

Он был, как фавн лесной, пугливым
Но к дереву добра и зла
Он устремился молчаливо
И тень на лик его легла

Увы, Апата до рассвета
Ввела проказника в обман
Но, лишь сорвавши плод заветный,
Упал наш юный Себастьян

Матфей, виновник сей расправы,
Явил улыбку торжества
И тихо молвил: "Боже Правый!
За этот месяц - сорок два..."

Порок - коль роскошь заедает
А бедный вожделеет плод...
Где ж добродетель обитает?
Где роза без шипов растет?

Сбирается Всеволод, княжич младой,
Отмщать неразумным хазарам - 
Хазарского хана с евонной ордой
Учить отвечать за базары.
С дружиною, в модной царьградской броне
Стремительно движется он по стране. 

Но вот и граница. Поблизости лес.
Веленью природы послушен,
С любимого мерина Всеволод слез
Облегчить усталую душу.
Едва отошел за ближайший кусток - 
Навстречу из чащи выходит дедок.

"Скажи мне, кудесник, любимец богов,
Какая назавтра погода?
И доллара курс на сегодня каков,
И скоро ли сменится мода, 
И что вообще меня ждет впереди?
Скажи мне всю правду - боишься, поди?"

"Волхвы не боятся могучих владык, - 
Старик отвечает невнятно,
А вот от чего тебе будет кердык,
Любому младенцу понятно.
Грядущие годы таятся во мгле,
Но ты, дорогой, не жилец на земле.

Отрадно воителю головы сечь
Врагов и далеких и ближних,
Но сгубят тебя не стрела и не меч,
А спелые сочные вишни!
От них ожидай неминучей беды!
Не лазай, касатик, в чужие сады!"

Задумался княжич, наморщил чело
И вымолвил веское слово:
"Выращивать вишни теперь - западло
И будет караться сурово!"
И много чего собирался сказать,
Но тут показалась хазарская рать.

Отважно набросился князь на врагов,
Мечом помахал молодецки,
И так утомился от ратных трудов,
Что жрать захотел не по-детски.
Разведка доносит: поблизости сад,
Где спелые вишни на ветках висят.

От голода князь позабыл разговор
С таежным таинственным дедом
И смело махнул за высокий забор,
И сорок дружинников следом,
На стреме оставив еще одного - 
Но злая стрела поразила его.

То страж неусыпный, суровый Матвей,
Дозором владенья обходит.
Тяжелая складка легла меж бровей,
Орудие мести - на взводе.
Стрела арбалетная в сердце впилась - 
И вскрикнул надсадно подстреленный князь.

Довольно взирает брадатый Матвей 
На тело несчастного князя,
И птицы лесные поют меж ветвей,
И вишен повсюду что грязи.
"Однако же! - крякнул Матвей. - Сорок два!"
И эхо его подхватило слова. 

ПЕСНЬ О МЕТКОМ МАТВЕЕ

Как ныне взбирается шустрый малец
На плодоносящее древо,
Но ждет его там незавидный конец,
В мученьях скончается Сева.
Лишь ворона крик предвещает беду,
Такие дела вот в колхозном саду.

Но только Матвей заступил в караул,
На вишни разя перегаром,
Он, может, два раза за храбрость махнул,
Ведь, знамо, служил он не даром.
Одни лишь лягушки трещат на пруду,
Такие дела вот в колхозном саду.

- Да кто вы такие? Эх, так вас, растак!
- Совсем напугали до смерти!
Пред ним на лугу залихватский гопак,
Плясали зеленые черти.
Скворцы щебетали, не чуя беду,
Такие дела вот в колхозном саду.

Ну, в общем, Матвей защищался как мог,
Шутить не могите с двустволкой!
Старик аккуратно нажал на курок,
На землю свалилась бейсболка.
Вспорхнули все птицы, почуяв беду,
Такие дела вот в колхозном саду.

Наш меткий стрелок и не ведал пока,
И как у него это вышло.
Сажали, бывало, за три колоска,
А тут - целых две горсти вишни!
Лишь стая галчат верещит на лету,
Такие дела вот в колхозном саду.

А шустрый малец пал на землю - шабаш!
Не есть ему вишен и точка.
Матвей, покрестившись, пошел в свой шалаш,
Там жбан самогонки в кусточках.
Лишь сонная щука плеснула в пруду,
Такие дела вот в колхозном саду.

Он сорок один трудодень получил
За доблестный труд от колхоза,
(А тут он еще одного замочил)
И премию - бочку навоза.
А птицы щебечут, забыв про беду,
Такие дела вот в колхозном саду.

Матвей, патроны зря не тратил,
С ворами, был предельно строг, 
Берданку он к плечу приладил 
И пальцем обласкал курок.
Ах, эта тонкая наука 
Терпеть в засаде. Что за мука! 
Он караулил третью ночь,
Другой давно бежал бы прочь. 
Какое редкое искусство 
Парнишек по садам стрелять, 
Плечом винтовку поправлять, 
Залечь меж вишен, как за бруствер, 
Цедя сквозь зубы для себя:
"Сейчас я подстрелю тебя!"

Ах, Сева... молодой повеса! 
Зачем в запретный сад полез? 
Но что возьмёте вы с балбеса?... 
С таким, бессилен и ЗевЕс! 
Итак, читатели романа, 
В моём рассказе нет обмана... 
Не медля ни минуты, я
Веду к итогу вас, друзья...
Наш сторож, он стрелок отменный,
Стрелять аж сызмальства умел,
Своё получит сей пострел,
Хоть и "винтарь" не современный;
"Сорок второй" - шепнул дедок
И мягко надавил курок...

О, САД ЖЕЛАНИЙ...

Моею мыслью дерзновенной
Уже витал в саду Амура
За то лежу, упокоенной -
Не вняв балладе трубадура
Вы отвернулись с тем презреньем,
Что хоронит навек надежды,
И я, уже затронут тленьем,
Смыкаю утомленны вежды.
Так юный отрок, раб желанья,
Стремит свой бег в Эдем запретной,
И, вот уж, полон упованья,
Сорвать готов он плод заветной,
Но стража выстрел, взгляд Ваш хладной,
Порыв безумный остановит.
И плач Любови безотрадной
Волненья сердца упокоит.

Белеет Сева одинокий
В рубашке светло-голубой.
Что ищет он в саду далеком?
Зачем залез он в сад не свой?...

Играет он своей судьбою,
И вишня гнется и скрыпит...
Не видит Сева за собою,
Что дед Матвей, увы, не спит!

На вишне кровь светлей лазури:
Матвей - он меткий, он такой -
С винтовки в вора не схалтурит!..
...И пил Матвей за упокой.

Скажи-ка, дядя, ведь недаром
На рынке с этаким товаром
Стоим мы до темна?
Ужели ни один грабитель,
Свободы, права нарушитель
К нам не залез, чтоб даром выпить
Вишневого вина?
      
- Да, были воры. В наше время
Их развелось такое племя -
Ружьишко не берет.
Вот я и вышел спозаранку,
Гляжу, приставили стремянку,
Да прихватил я не берданку -
Ручной гранатомет.
      
Забил заряд я в пушку туго,
Ну, думаю, держись, хапуга,
Конец тебе настал!
Плохая им досталась доля -
Там трупов сорок, или боле
От взрыва выбросило в поле.
Я точно не считал.

Погиб поэт, невольник чести,
Пал, оклеветанный молвой. 
Он в этот сад уже раз двести,
Ходил с поникшей головой, 
Чтобы укрыться под листвой 
От светской зависти и лести.

Не вынесла душа поэта
Позора мелочных обид,
Он в том саду, по мненью света,
Крал вишни, и теперь... убит!

Не вы ль всегда так злобно гнали
Его свободный смелый дар
И вот теперь его достали.
Вы все в ответе за базар.

Матвей-чеченец хладнокровно
Навел удар... спасенья нет:
Пустое сердце бьется ровно,
В руке не дрогнул пистолет.

И что за диво?.. издалека,
Подобный сотням беглецов,
На ловлю счастья и чинов
Приехал к нам сей гость с Востока.
Он, презирая, изучал
Земли чужой язык и нравы
И скоро в сторожи попал.
Чеченец знал в сей миг кровавый,
На что он руку поднимал!

А вы, надменные потомки
Избравших Ельцина отцов,
От нашей Родины оставивших обломки
И к нам призвавших этих беглецов.

Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Верховного Совета палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда - всё молчи!..

Но есть и Божий Суд, наперсники разврата!
Есть грозный суд: он ждет.
Он по законам шариата,
Как вы судили нас когда-то, 
Всех вас осудит наперед.

Тогда напрасно вы прибегнете к злословью.
Оно вам не поможет вновь,
Когда затопит Он чеченской черной кровью
Проливших праведную кровь!

Жил в деревушке юноша. Свой век
Он посвящал лишь развлеченьям праздным.
В безумной жажде радости и нег,
Разбоем не гнушаясь безобразным,
Душою предан низменным соблазнам,
Но чужд равно и чести, и стыду.
Средь фруктов возлюбил многообразных,
Увы, лишь вишню спелую одну.
Ее он рвал на дереве в саду.

Он звался Всеволод. Не все равно ли,
Каким он вел блестящим предкам счет!
Хоть и в гражданстве, и на бранном поле
Они снискали славу и почет,
Но осрамит и самый лучший род
Один бездельник, развращенный ленью,
Тут не поможет ворох льстивых од,
И не придашь, хвалясь фамильной сенью,
Пороку - чистоту, невинность - преступленью.

Вступая в девятнадцатый свой год,
Как мотылек, резвился он, порхая,
Не помышлял о том, что день пройдет,
И холодом повеет тьма ночная.
Но вдруг, в расцвете жизненного мая,
Был встречен сторожем с обрезом, -
Выстрел злой. Летела пуля роковая.
И для него затихло все кругом.
Могилой стал внезапно отчий дом.

К М

Когда я лез за вишнями в твой сад,
Я счастлив был, обласканный судьбою,
Но был застрелен я, Матвей, тобою,
Хотя, я думаю, стрелял ты наугад!

Пускай твой ствол от сонмища живых,
Водимый злобою, меня навек отринул,
Я знаю, что ты камня бы не кинул
В меня, когда б не эта алчность их.

Но если, мертвый, я покину свой приют
И к жизни вечной возвращусь из праха,
Опять в твой сад полезу я без страха,
Ведь вишни мне покоя не дают!

БРОЯЖКА

Голодный год - смешная шутка, 
Когда едой полны дворцы. 
В лохмотьях тащится малютка - 
Сводил с концами он концы, 
Но год пришел неурожайный, 
Нет подаянья, мир жесток, 
Бормочет он мотив печальный: 
"Хотя бы хлебушка кусок". 

Вот видно - крепкое хозяйство, 
Полны амбары, сундуки, 
Старик Матье впадает в барство, 
И свиньям - сладкие куски. 
А нищий у дверей скребется - 
Но у хозяина - зарок: 
Бродяга этот перебьется! 
Не дам и хлебушка кусок! 

Живой от голода едва ли, 
Мальчишка лезет ночью в сад, 
Но псы завыли, забрехали - 
И вот, дороги нет назад. 
Матье схватил ружье спросонок, 
От злобы красный - на порог 
"Ну, погоди же постреленок! 
Уж будет хлебушка кусок!" 

Раздался выстрел, крик чуть слышный, 
И псы терзают хладный труп. 
Бродяжка съел всего лишь вишню, 
А фермер вылил свиньям суп... 
Таких историй в эти годы 
Я крепко выучил урок: 
Пока в плену господ народы - 
Не жди и хлебушка кусок!

ВИШНЁВЫЕ ПЕСНИ

"Споёт ли мне песню весёлую скальд?"- 
Спросил, озираясь, могучий Севальд. 
И скальд выступает на царскую речь, 
Под мышкою арфа, на поясе меч. 

"Три песни я знаю: в одной старина! 
Тобою, могучий, забыта она? 
Ты сам её в саде зелёном слагал, 
Та песня: т ы в и ш н и м о и о б л о м а л. 

Есть песня другая: ужасна она 
И мною под бурей ночной сложена, 
Пою её ранней и поздней порой, 
И песня та: б е й с я , г р а б и т е л ь , с о м н о й! 

Он в сторону арфу, обрез наголо, 
И бешенство порох на полке зажгло. 
Запрыгали искры по звонким стволам, 
И рухнул Севальд - голова пополам. 

"Раздайся ж, последняя песня моя, 
Ту песню и утром и вечером я 
Спою в назиданье воришкам другим, 
Та песня: п о к о н ч е н о с с о р о к в т о р ы м".

(невысокий раек)

Тебя, о Сева, пою! 
Тело твое и мускулистый торс 
Когда идешь ты легкой поступью охотника 
Нагибаясь под низкой веткой, встряхивая плечом 
Глаз твой ловит мельчайшие оттенки меняющихся под покровом сумерек цветов природы 
Твоя пружинящая поступь, твой легкий шаг заставляют постанывать землю 
Плодородную, удобренную землю, чье лоно полно ростками будущих плодов. 
О, единственный, кто осмеливается идти ночным садом, благоухающим 
Там, где едва слышно трепетание крыльев ночных мотыльков, 
Там, где сменяет жару отошедшего полдня ночная прохлада, и воздух полнится ароматом, 
Там, где из-под коры исполинов-деревьев едва различает ухо движение жуков короедов 
Где можно почувствовать движение соков земли и растений, биение жизни! 
Да, окинув взором вселенную, не видел я более густого и полного силы цвета, 
Чем цвет вишни, спелой, багряной и жаждущей встречи с упругим твоим языком! 
Миллионы мужчин и женщин, граждан этих штатов и просто людей, 
Все они, подобно тебе готовы слиться с вкусом, удивительным, столь сладко-кислым, 
Богатым, как богата сама мать-природа, дарящая нам этот свежий плод, и дарящая всем! 
 
Знаю и о старом Матвее, что слышит шаги твои, 
Он обут в мокасины из шкуры молодого бизона, и густая его борода обрамляет щеки, 
Он курит трубку, и терпкий запах табака смущает запахи сада, 
И кремневое ружье свое придерживает он рукой, и жесткая, как кора земли, мозолистая ладонь ласкает приклад. 
Я - Сева, и чувствую сопротивление травы и ветвей под гнетом подошвы, 
Я - Матвей, и зубы сжимают деревянный чубук, пропитанный слюной, находя знакомую выемку, 
Я - негр из Алабамы, и стебли маиса вздрагивают, срезанные ловким мачете, 
Я - старый Корней, и шорох бумаги ласкает слух, пронизывая весь организм, 
Я - миллионы и тысячи, я - все вы, и песнь моя - о вас. 
 
Быть подлинно свободным, дышать полною грудью, чувствуя напряженье сосков под холодным ветром - что это? 
Выстрел из старого кремневого ружья, с куском свинца, разрывающего молодую плоть - что это? 
Сливаясь с космосом, мы сливаемся и с землей, 
Мы оказываемся в ней, и сок нашей крови венозной, и багряной, бьющей фонтаном влаги артерий 
Орошает черную и сладострастную ждущую почву преддверием будущего урожая. 
И снова, с каждым годом, будет тяжелеть, нависая на густой и сочной травой 
Беременная легким брожением вишня, жаждущая встречи с телом твоим 
И новые выстрелы будут вспугивать птиц, вызывая нежданный трепет листвы 
И листья деревьев, тонкие ветви кустов, усеянные шипами, и новая плоть будут воспеты мной.

Двенадцать месяцев в году и триста с чем-то дней,
Считай, кто хочет, а у нас есть дело поважней.
Вот едет, едет Робин Гуд по травам, по лугам,
А дряхлый дед, садовник Мэтт, плетется в Ноттингам. 
"Здорово, Мэттью, старый хрыч, энд хау ду ю ду?
Чего нахохлился как сыч? В какую встрял беду?
Посев ли сорняком зарос? Цветы ль не зацвели?
А может, медный купорос в сельпо не завезли?"
"Увы, отважный Робин Гуд! - вздохнул садовник Мэтт. - 
Ты знаешь сам, сколь тяжек труд в саду на склоне лет,
Но не придется мне вкусить желанные плоды,
Доколе Седрик обносить не прекратит сады!
Оно понятно, наш закон суров и справедлив,
Но только не для тех персон, чей дядюшка - шериф!
Попробуй, учини-ка суд над энтим стервецом!"
Нахмурил брови Робин Гуд - но просветлел лицом:
"Я знаю, как тебе помочь! Снимай-ка свой наряд. 
Придется мне на эту ночь залечь средь пышных гряд.
Полно негодников вокруг при связях и деньгах,
Но их оставит меткий лук сегодня в дураках!"
Итак, облекся наш стрелок в одежду старика,
На травку мягкую прилег и задал храпака.
Спустилась ночь на городок, уснули стар и млад,
И в полночь услыхал стрелок: чужие лезут в сад.
То там, то тут в листве мелькнут рука иль голова - 
И песнь прощальную поют стрела и тетива.
Трусливый Седрик средь ветвей сидит едва дыша:
Хоть он и голубых кровей, да заячья душа!
И Седрик взвыл: "Послушай, дед! Помилуй, пощади!
Тебе отсыплю я монет числом до десяти!
Коня захочешь - дам коня, вина - налью вина,
Ты только отпусти меня, ведь жизнь у всех одна!"
Расхохотался наш стрелок: "Физкульт тебе привет!
На это дерево, сынок, загнал тебя не дед!
Оставь вино своей родне и деньги придержи - 
Авось плеснут чего и мне за упокой души!"
Вот, наконец, в последний раз запела тетива.
Прищурил Робин зоркий глаз и хмыкнул: "Сорок два!"

Да, Сева славным парнем был.
Споём, друзья! Споём, друзья!
Но жизнь короткую прожил.
Споём о нём друзья!

Был сердцем храбр, душой хитёр.
Споём, друзья! Споём, друзья!
Гуляка Сева был и вор.
Споём, споём друзья!

Но встретил Мэри как-то он.
Споём, друзья! Споём, друзья!
И красотою был пленён.
Споём о нём друзья!

Был Сева скуп, ужасно скуп.
Споём, друзья! Споём, друзья!
И вишню красть для милых губ
Задумал он, друзья!

Но вишню злобный дед хранил.
Увы, друзья! Увы, друзья!
Им хитрый вор повержен был.
Заплачем же, друзья!

А Мэри, долго не грустив,
О да, друзья! О да, друзья!
Смеялась, замуж выходив.
Споём о ней друзья!

Налив вишнёвое вино,
Что пенится как кровь.
Мы вспомним как давным-давно
Вор умер за любовь.

Так умирали короли,
Крестьяне и князья!
О смерти, вишни и любви
Споём, друзья! Споём, друзья! 

Могучий Карл, державный повелитель 
Собрал всех пэров, их двенадцать было, 
И так сказал: Устали очи видеть 
Как Мустафа, опора сарацинов, 
Предерзко в славном замке Рдяной Вишни 
Который год уж как в гнезде сидит, 
Округу угнетая непосильно. 
Доколе будет дерзостный язычник 
Всем христианам делать жизнь тоскливой? 
Ужели не найдется добрый рыцарь 
Среди моих баронов, в рати сильных, 
Чтоб от поганых град освободить, 
Для Франции снискавши славу милой? 
Аой. 

Тут встал Севард, смелейший из баронов, 
Сказать в ответ разгневанное слово: 
Не будет чести для меня, бароны, 
И Вы, мой император, о, сеньор мой, 
Пока живет сей Мустафа-разбойник, 
Пока сидит он в замке беззаботно. 
Отряд я небольшой возьму с собою, 
Я рыцарей возьму числом лишь сорок, 
И друга, благородного Гильома. 
Язычник будет праздновать недолго 
Владенье христианскою землёю, 
Умоется в крови сей волк позорный, 
И замок, что был дедами построен, 
Для гордых франков снова станет домом. 
Так он сказал, и все собранье громко 
Ему воздало честь единым воплем. 
Аой. 

Принц Мустафа, язычник благородный, 
Пирует в окружении достойном 
Собрав цвет сарацинов пред собою. 
Один средь них был франк, ничтожный Готфрид, 
Изменником он прибыл в замок горный, 
Прельстившись золота презренным звоном, 
С обидой на Севарда затаённой. 
Аой. 

Скажи нам Готфрид, что за весть дурная 
Тебя так хмурить брови заставляет? 
Тут Мустафа спросил седого франка. 
Узнал я, что собрав своих вассалов 
Севард отважный к замку с войском скачет 
Чтоб учинить ему скорей осаду. 
Так франк седобородый отвечает. 
Не выдержать осады долгой замку, 
Но хитростью мы победим Севарда, 
Когда готов ты мой совет принять. 
Откроем мы ворота гордым франкам, 
Позволим им проникнуть прямо в башню, 
А там их окружить легко удастся, 
Всех умертвить, чтобы никто не спасся, 
И Карл могучий так и не узнает, 
Какой конец был у его Севарда, 
И почему не смог его дождаться. 
Аой. 

Севард отважный вместе с войском едет, 
И благородный с ним Гильом беспечный, 
Бертран, воитель мудрый, тут же следом 
Роже, что мощью славен повсеместно, 
И много прочих рыцарей известных, 
Их было ровно сорок два всех вместе. 
Аой. 

Севард с отрядом вместе близок к замку 
И видят все - ворота замка настежь, 
Все пусто, нет язычников поганых, 
Как если б их Господь забрал уж в ад. 
Севард на мост коня тотчас направил, 
Но тут услышал он слова Бертрана: 
Замыслил Мустафа, должно быть, пакость, 
Не верю я, что крепость он оставил, 
Нас западня тут ждет, я твердо знаю. 
Ответил так ему Севард отважный: 
Не храбростью ли всем известны франки? 
Господь за нами, славный Экс за нами, 
За нами также Франция родная, 
И ждет скорей победы император. 
Про нас ли скажут: тени испугавшись, 
Взять не смогли открытый настежь замок? 
Таков ответ был гордого Севарда, 
И двинулся отряд к высокой башне, 
Что будто древо в центре возвышалась 
Над крепостью, что звали Вишней Рдяной. 
Аой. 

[Фрагмент утерян] 

...Из лучших были лучшие убиты, 
Севард один, и на исходе силы, 
Но вновь бегут от башни сарацины, 
Убитых сотни в крепости покинув, 
Гонимы страхом, что вселил в них рыцарь. 
Тут Мустафа велит слуге трусливо 
Готовить катапульту-стенобитку 
Непобедимого Севарда видя, 
И ужасаясь множеству убитых. 
Аой. 

Сам принц наводит точно катапульту 
Так, чтоб Севард не смог уж увернуться, 
При этом улыбается угрюмо, 
Язычник, запродавший бесам душу, 
И отгоняет суетливых слуг, 
Желая не казаться больше трусом. 
Аой. 

Смертельный камень пущен был высОко, 
Он рушит стены с грохотом и громом, 
Сбивает с ног Севарда, плющит рёбра, 
И голова - в лепешку, брызжет кровью, 
Ломает кости грубо и жестоко. 
Так пал Севард, последний из героев, 
Что все погибли, всех и предал Готфрид. 
Их сорок два там полегло сегодня, 
Простых же подлых воинов - без счета. 
Аой. 

И был оставлен замок Рдяной Вишни, 
Ушли оттуда злые сарацины, 
Не в силах вынесть зрелище развалин. 

Матвейяйнен, старый сторож,
Сел на камень и подумал
Как же быть и что же делать 
С вором злым Севаймареном?

Он повадился до вишен,
Что растут в саду Калевы.
С той поры покоя нету
Под лучистым синим небом.

Он, попив хмельного пива,
Не щадит деревьев щедрых,
Ветви гнет к земле холодной,
Злой рукой стволы ломает.

Старый мудрый страж Калевы
Отложил на время песни,
Кантеле поставил в угол,
В руку взял копье большое.

Тем копьем врагов разил он,
Что из злой страны Похьелы
Воровать плоды ходили
Из священных рощ зеленых.

Но разбойник Севаймарен
Всех врагов ужасней видом.
Матвейяйнен сел в засаде,
Чтоб врага сразить внезапно.

Севаймарен, вор крикливый,
В сад ворвался, словно ветер
И плодов алевших грозди
В пасть разверстую закинул.

Не успел он насладится
Ягод красных сладким соком,
Жало острое вонзилось
И смешало кровь с землею.

С той поры враги Калевы
Сад обходят стороною,
Где премудрый Матвейяйнен
Распевает свои песни.

А вот мальчик Севка, хулиган известный, залез в сад покушать дармовой вишни.
Под деревом старый сторож Матвей, шептунов пуская, с обрезом стоит неслышно.
Севка на суку сидит, посмеивается, в темноту дерзко фиги крутит. 
Дед Матвей, тяжело вздыхая, что-то с обрезом мутит...
Накушался хулиган вишни, на землю спрыгнул, обратно к забору направился.
Сторож матюкнулся, прицелился, залпом в спину пальнул, и Севка на небеса отправился. 
Подходит дед к телу, ногой его несильно толкает, а Севка уже не дышит.
Матвей, сапог от крови об траву вытер и "сорок два" в блокноте старательно пишет.

Тушка Севастиэля с неподражаемой эльфийской грацией валилась с дерева. 
- Сорок два! - я ехидно усмехнулась, пряча оставшиеся золотые за корсаж. 
Зря, что ли орки всю ночь подпиливали ветки на королевской вишне? 
Надеюсь, этот надменный темный запомнит теперь, что значит обижать московского топ-менеджера! 
И коняшка моя обедом обеспечена...

Садок вишневий біля хати.
Матвій - старий дідусь кудлатий. 
Садочок той рідненький, милий.
Стодоли, у паркана вили.
Краєвид чудний. Пісня ллється...
Але ж стривай - москаль вже пхнеться!
Він хоче з'їсти вишні наші.
У всьому світі, що найкращі!
Бердану з схрону у долоні.
Постріл... Захропотіли коні.
Дідусь всміхнувся, люльку вийняв.
Хіба ж не гарно в Україні?

В свете дня и в полночной мгле
Матвей жил, все уничтожая.
Сева жил тоже на земле,
О стороже совсем не зная.
И в просторе сада земном
Ел он вишни ночью и днем.
Вдруг выстрел. Поникли растенья.
В душе наступило смятенье.
Матвей решил: человеческий плод
Сорок второй из-за вишни умрёт.

One day young Seva came to mom:
- "I’ve seen the cherries, when I’ve run!
O, dear mommy, do you see?
Our neighbor has a cherry tree!!!
I don’t want playing all my toys,
I want some berries" – said the boy.
- "I’ll go to the Matveev’s
And still some sweaty cherries".

- "He is a very angry man!
You want a bullet to your brain?
He has a gun!
Just think of it!" –
Said Seva’s mom 
And gave a wink.
But Seva answered cool and calm
- "At first I’ll eat and than I’ll think".

Matveev’s garden was so quiet
The boy ate cherries, chewed and smiled,
But Seva’s mother was so right –
It was a shoot and Seva died.

The words on Seva’s grave was joy:
"HERE LIES A VERY NAUGHTY BOY!"

The moral of the tale’s in it –
You should first think and just than eat!

В сточную канаву Севу уронили,
Севу сапогами долго-долго били,
За ноги таскали, лили грязь за шею.
Весело дежурить сторожу Матвею!
А к утру Матвею нужно собираться
Он ружье повесил, до свиданья, братцы!
Сорок два мальчишки при сырой погоде
Мокнут из-за вишен тут же, в огороде.
Все они дошкольники лет пяти-шести
Папам-мамам мальчиков этих не спасти.

Сева полез на дерево.
Вишня стонала и плакала.
Вишни душа болела
И выла собакою.

Боль мою выстегай плёткой 
Сучьев моих истерзанных.
Глянь! За веток решёткой
Блеск вороной обреза.

Каркнуло дуло вороной,
Плюнуло в ночь дробинками...
Вишни пророст зелёный
Плачет над новой могилкою.

Севастьян несчастный погряз во тьме, 
Окутан грехами погиб во мгле.
Случилось, что душу его дьявол увлек
И взрастил в нем воровства порок.
"Воздастся тебе в мире ином" - 
Cказал дед Матвей, взмахнув топором... 
Застыла на траве алая кровь,
И грех убиенный свершился вновь...

Я слышал ночь: как шлейф её шуршал
Среди листвы в саду,
И, ей внимая, мирно карп зевал,
Зарывшись в ил в пруду.

Теперь же только стрекотание сверчков,
Ментовский вой сирен,
И матерюсь я от души на дурачков,
Огребших вновь проблем.

Ну что за ночь?! Опять переживаю
(Уже за сорок раз)
Одно и то же - как прицелом провожаю
Я чей-то жадный глаз,

Как плавно жму курок, отдача, выстрел,
И свежий труп...
А нехрен в сад колхозный лезть за вишней!
Я - сторож тут!

Было то в краю далеком, 
У озер, где громко кличет 
Цапля сизая Чух-Чух-Га 
В неприступных дебрях бора, 
Где в стране Оджибуэев, 
В прериях Дакотов диких 
Старое преданье ходит 
О несчастном Севаоке, 
Что убит был Матфаутой 
За вишневый жалкий плодик. 

Собрались на поу-воу 
Разных родов ирокезы 
Под началом Гайаваты, 
На куренье Трубки Мира. 
Были там и Онеида, 
И Каюга с Тускаророй, 
И Могавки с Онондагой, 
Чьи прически боевые 
На врага наводят ужас, 
И Сенеки, чья ученость 
Превосходит и Секвойю. 

Вот уж табаком набили 
Трубку Мира ирокезы, 
Вдруг раздался слабый голос 
Пожилого Сагаморы: 
«Мир не будет между нами, 
Если в трубку не добавим 
Дикой вишни терпкий плодик. 
Это Маниту поведал 
Мне во сне вчерашней ночью. 
Вишню ту Оджибуэи 
Терпеливо охраняют». 

"Хао!" - крикнул Гайавата. 
"Мы пошлем к Оджибуэям 
Севаоку молодого, 
Чтоб похитил этот плодик 
И доставил ирокезам. 
Севаока, ты на подвиг 
Отправляйся поскорее. 
Мы ж сплетем чудесный вампум 
Что расскажет нашим детям 
О геройстве твоем славном". 

Как олень по чаще мчится 
Юный воин Севаока. 
Вот уж лес Чиппевы виден, 
Где растет под зорким оком 
Скаредных Оджибуэев 
Вишни той заветной древо. 
Вот подходит Севаока, 
Ставит мокассин на ветку, 
И протягивает руку 
Чтоб достать волшебный плодик. 

Но жестокий Матфаута, 
Прадед глупой девки Саджо, 
Что бобров спасала в речке, 
Замахнулся томагавком 
И ударил Севаоку. 
Рухнул наземь юный воин, 
Не придется ирокезам 
В мире жить между собою. 
Вишни плодик чудотворный 
Не достался Гайавате...

Как-то мальчик по имени Сева 
Лез без спросу за вишней на древо. 
Только сторож Матвей
Знал их, этих чертей...
Закопал - как обычно, у хлева.